Чайный Святой – Лу Юй,
и его Литературный автопортрет.
До недавнего времени во всех чайных лавках в Китае можно было встретить изваяние человека в халате, с пучком волос под шиньоном, бородкой и усиками в старомодной манере, держащего в одной руке чашку, а в другой - свиток, либо даже развернутую книгу.
Сейчас, правда, эта мода уже практически прошла. Современные чайные в Китае поклоняются другим божествам, но об этом – отдельно.
Человек, которому посвящены все эти идолы, жил в Китае почти 13 веков назад и прославился созданием уникального труда, известного ныне под названием «Чайный канон» (или Канон чая).
Звали его Лу Хунцзянь, или Лу Юй. При жизни он написал десятки трудов, отметился также в стихосложении и даже получил почетное придворное звание, хотя так и не принял должность. Однако до нас дошли списки лишь нескольких строчек, написанных им в жанре буриме вместе с его друзьями, и двух небольших работ: собственно «Чайного канона», и еще «Литературного автопортрета Лу Вэньсюе».
Ученые, как водится, периодически спорят об авторстве и аутентичности текстов, которые мы имеем в наличии. Все потому, что автографов, которые были бы созданы собственноручно Лу Юем, не сохранилось, а самая ранняя копия, имеющаяся в распоряжении дотошных исследователей, датируется несколькими веками позднее предположительного времени создания оригинала. Однако множество косвенных источников, в которых упоминается сам автор, его работы и его друзья, говорят нам, что скорее всего эти самые тексты примерно так же и выглядели почти 1300 лет назад, и их действительно написал человек по имени Лу Хунцзянь, он же Лу Юй, он же Лу Вэньсюе.
«Чайный канон», который ныне считается важной вехой в развитии китайской чайной культуры, уже неоднократно переведён на русский язык, а вот «Литературному автопортрету» повезло гораздо меньше. Скорее всего потому, что хотя с точки зрения древнекитайского литературоведения это довольно примечательный труд, но с точки зрения чаелюбов он абсолютно бесполезен: там нет ни слова о чае. Вернее, есть только в одном-единственном месте, где перечисляются все написанные автором работы на момент создания «Автопортрета», ибо в их числе оказывается и пресловутый «Чайный канон».
А кому нужна у нас древнекитайская литература? Если это не Ду Фу, Ли Бо или на худой конец Цюй Юань, конечно. Хотя я готов принять тот факт, что и эти имена вам ни о чем не говорят))
Тем не менее, рискну предложить свою версию перевода этого текста, который, на мой непросвещенный взгляд, имеет самое прямое отношение к чайной культуре, хотя там и нет панегириков чаю и объемных описаний чайных ритуалов, как в «Чайном каноне». Дело в том, что «Автопортрет» раскрывает самое важное – контекст, в котором был создан «Канон», и довольно ярко обрисована личность его автора.
В этой статье – несколько важных примечаний.
Звали его Тао Юаньмин. Он и написал первое произведение, которое стало образцом для огромного количества современников и потомков при создании литературных автопортретов, хотя оно само по себе, строго говоря, таковым не являлось – нигде в нем автор не ассоциирует себя с героем. Зачин звучит примерно так: мол, есть такой, вроде зовется так-то, но это не точно, а откуда он родом – так шут его знает. Само произведение, известное в русском переводе как «Жизнь ученого «Пять ив», выражаясь современном языком – о дауншифтере, который, несмотря на свою глубокую образованность, игнорил чиновную карьеру, увлекался созерцанием окружающей природы и винопитием.
Дело в том, что в тогдашнем Китае чиновная карьера считалась не только желанным будущим, но и даже обязанностью для людей образованных. При этом владетельные синьоры, которым образованные люди должны были служить, сами не шибко строго соблюдали высокие моральные нормы, и вообще руководствовались вовсе не народным благом (как того требовали традиции, заложенные еще Конфуцием, Лао Цзы, Мэн Цзы и прочими Цзы древнекитайской философии), а собственными шкурными интересами. Чиновники же должны были всячески покрывать и оправдывать это поведение господ, подбирая нужные цитаты из древних к месту и не к месту. И еще давать советы господам, как продолжать свое беспутное поведение и при этом не потерять всё своё имущество и власть.
Тао Юаньмин через своего героя отвергает эту возню, начиная с тех атрибутов, которые в первую очередь привязывают человека к его общественным обязанностям, – имени и происхождения. И дальше развивает тему, как бы говоря: да лучше валяться всю жизнь пьяным под ивами, чем своими личными усилиями помогать происходящим безобразиям.
А безобразия были действительно масштабными, ведь на протяжении почти пятисот лет, начиная с поздней династии Хань и практически до появления на свет Лу Юя, в Китае на постоянной основе происходили специальные военные операции разной интенсивности, иногда сопровождавшиеся массовыми разрушениями, гибелью огромного количества людей, голодом, болезнями и прочими мерзостями, которые, как правило, случаются исключительно от жадности, пренебрежения нормами морали, общежития и добрососедства.
Эта позиция поэта нашла настолько глубокий отклик в китайском обществе, что зачин из «ученого «Пять ив» стал, выражаясь по-нынешнему, мемом в тусовке на многие-многие столетия, а ученые мужи принялись прикладывать образ «ученого «Пять ив» к своим драгоценным личностям, породив традицию литературных автопортретов. Вот и Лу Юй не избежал соблазна.
Из текста мы узнаем, что жизнь героя протекала в двух регионах Китая – на центральной равнине, в междуречье Хуанхэ и Янцзы, которое считается колыбелью и центром китайской цивилизации, где находятся Москва и Питер древнего Китая – Сиань и Лоян. И в какой-то момент герой вместе с некоторой массой народа бежит «за реку», то есть за Янцзы, на юг, в зону, которая у центральнокитайских снобов в то время считалась эдакой далекой провинцией с недалекими обитателями.
Причиной массового бегства стал так называемый «Мятеж Ань Лушаня» - восстание сагдийской конницы, заставившее императора бежать из столицы и в одночасье погрузившее доселе процветающую империю в пучину междоусобицы. Особый трагизм этого события для жителей империи заключался в том, что правление императора Сюань Цзуна, которое так некстати было прервано мятежом, было самым мирным и самым благополучным в истории Китая за предыдущие 5 веков. Впервые за многие поколения по стране можно было спокойно передвигаться, не опасаясь за свою жизнь и имущество, рос достаток простых людей, а владетельные синьоры, которые до того активно баламутили несколько столетий, были фактически лишены своих полномочий – в пользу тех самых служилых людей, которыми они раньше так беззастенчиво помыкали.
Сейчас, правда, эта мода уже практически прошла. Современные чайные в Китае поклоняются другим божествам, но об этом – отдельно.
Человек, которому посвящены все эти идолы, жил в Китае почти 13 веков назад и прославился созданием уникального труда, известного ныне под названием «Чайный канон» (или Канон чая).
Звали его Лу Хунцзянь, или Лу Юй. При жизни он написал десятки трудов, отметился также в стихосложении и даже получил почетное придворное звание, хотя так и не принял должность. Однако до нас дошли списки лишь нескольких строчек, написанных им в жанре буриме вместе с его друзьями, и двух небольших работ: собственно «Чайного канона», и еще «Литературного автопортрета Лу Вэньсюе».
Ученые, как водится, периодически спорят об авторстве и аутентичности текстов, которые мы имеем в наличии. Все потому, что автографов, которые были бы созданы собственноручно Лу Юем, не сохранилось, а самая ранняя копия, имеющаяся в распоряжении дотошных исследователей, датируется несколькими веками позднее предположительного времени создания оригинала. Однако множество косвенных источников, в которых упоминается сам автор, его работы и его друзья, говорят нам, что скорее всего эти самые тексты примерно так же и выглядели почти 1300 лет назад, и их действительно написал человек по имени Лу Хунцзянь, он же Лу Юй, он же Лу Вэньсюе.
«Чайный канон», который ныне считается важной вехой в развитии китайской чайной культуры, уже неоднократно переведён на русский язык, а вот «Литературному автопортрету» повезло гораздо меньше. Скорее всего потому, что хотя с точки зрения древнекитайского литературоведения это довольно примечательный труд, но с точки зрения чаелюбов он абсолютно бесполезен: там нет ни слова о чае. Вернее, есть только в одном-единственном месте, где перечисляются все написанные автором работы на момент создания «Автопортрета», ибо в их числе оказывается и пресловутый «Чайный канон».
А кому нужна у нас древнекитайская литература? Если это не Ду Фу, Ли Бо или на худой конец Цюй Юань, конечно. Хотя я готов принять тот факт, что и эти имена вам ни о чем не говорят))
Тем не менее, рискну предложить свою версию перевода этого текста, который, на мой непросвещенный взгляд, имеет самое прямое отношение к чайной культуре, хотя там и нет панегириков чаю и объемных описаний чайных ритуалов, как в «Чайном каноне». Дело в том, что «Автопортрет» раскрывает самое важное – контекст, в котором был создан «Канон», и довольно ярко обрисована личность его автора.
В этой статье – несколько важных примечаний.
- Когда мы читаем древний текст, мы должны понимать, что человек, который его написал, не жил в квартире, не ходил за покупками в супермаркет, не смотрел кино и даже не знал, что такое компьютер. Но это не значит, что у людей его круга не было своих фишечек и пробросов, которые были понятны в этом кругу. Например, сам жанр «Литературного автопортрета», и зачин такого лонгрида впервые применил один крайне популярный в те времена персонаж, который жил еще за 300 лет до Лу Юя… его наследие было очень понятно тем, кто умел читать и писать в ту далёкую пору.
Звали его Тао Юаньмин. Он и написал первое произведение, которое стало образцом для огромного количества современников и потомков при создании литературных автопортретов, хотя оно само по себе, строго говоря, таковым не являлось – нигде в нем автор не ассоциирует себя с героем. Зачин звучит примерно так: мол, есть такой, вроде зовется так-то, но это не точно, а откуда он родом – так шут его знает. Само произведение, известное в русском переводе как «Жизнь ученого «Пять ив», выражаясь современном языком – о дауншифтере, который, несмотря на свою глубокую образованность, игнорил чиновную карьеру, увлекался созерцанием окружающей природы и винопитием.
Дело в том, что в тогдашнем Китае чиновная карьера считалась не только желанным будущим, но и даже обязанностью для людей образованных. При этом владетельные синьоры, которым образованные люди должны были служить, сами не шибко строго соблюдали высокие моральные нормы, и вообще руководствовались вовсе не народным благом (как того требовали традиции, заложенные еще Конфуцием, Лао Цзы, Мэн Цзы и прочими Цзы древнекитайской философии), а собственными шкурными интересами. Чиновники же должны были всячески покрывать и оправдывать это поведение господ, подбирая нужные цитаты из древних к месту и не к месту. И еще давать советы господам, как продолжать свое беспутное поведение и при этом не потерять всё своё имущество и власть.
Тао Юаньмин через своего героя отвергает эту возню, начиная с тех атрибутов, которые в первую очередь привязывают человека к его общественным обязанностям, – имени и происхождения. И дальше развивает тему, как бы говоря: да лучше валяться всю жизнь пьяным под ивами, чем своими личными усилиями помогать происходящим безобразиям.
А безобразия были действительно масштабными, ведь на протяжении почти пятисот лет, начиная с поздней династии Хань и практически до появления на свет Лу Юя, в Китае на постоянной основе происходили специальные военные операции разной интенсивности, иногда сопровождавшиеся массовыми разрушениями, гибелью огромного количества людей, голодом, болезнями и прочими мерзостями, которые, как правило, случаются исключительно от жадности, пренебрежения нормами морали, общежития и добрососедства.
Эта позиция поэта нашла настолько глубокий отклик в китайском обществе, что зачин из «ученого «Пять ив» стал, выражаясь по-нынешнему, мемом в тусовке на многие-многие столетия, а ученые мужи принялись прикладывать образ «ученого «Пять ив» к своим драгоценным личностям, породив традицию литературных автопортретов. Вот и Лу Юй не избежал соблазна.
- Герой «Автопортрета» и сам автор – все-таки не одно и то же лицо. Как у родоначальника жанра, так и у самого Лу Юя. Это литературный образ, написанный в определенной манере, хоть и с натуры. Поэтому будет неправильным выводить реальную биографию Лу Юя из этого произведения.
- Помните школьного «Героя нашего времени»? Так вот, задолго до Лермонтова китайские авторы прибегали к приёму инверсии в литературе. В «Автопортрете» в начале идут эпизоды из настоящего, затем обращение к прошлому, и через прошлое возврат к настоящему. Так автор подчеркивает что-то важное для него, либо просто следует канону, созданному Тао Юаньмином – это уж читателю судить))
- В тексте упоминается некоторое количество исторических персонажей, с которыми сравнивает себя или взаимодействует герой. Мы тоже так делаем, вот я уже, например, упомянул Лермонтова. А в Древнем Китае ни Пушкина, ни Лермонтова не знали, но ко временам Лу Юя уже была такая махровая многовековая литературная традиция, столько было своих пушкиных и лермонтовых, что можно было свободно ссылаться на целый сонм выдающихся писателей и поэтов.
- Небольшой исторический экскурс!
Из текста мы узнаем, что жизнь героя протекала в двух регионах Китая – на центральной равнине, в междуречье Хуанхэ и Янцзы, которое считается колыбелью и центром китайской цивилизации, где находятся Москва и Питер древнего Китая – Сиань и Лоян. И в какой-то момент герой вместе с некоторой массой народа бежит «за реку», то есть за Янцзы, на юг, в зону, которая у центральнокитайских снобов в то время считалась эдакой далекой провинцией с недалекими обитателями.
Причиной массового бегства стал так называемый «Мятеж Ань Лушаня» - восстание сагдийской конницы, заставившее императора бежать из столицы и в одночасье погрузившее доселе процветающую империю в пучину междоусобицы. Особый трагизм этого события для жителей империи заключался в том, что правление императора Сюань Цзуна, которое так некстати было прервано мятежом, было самым мирным и самым благополучным в истории Китая за предыдущие 5 веков. Впервые за многие поколения по стране можно было спокойно передвигаться, не опасаясь за свою жизнь и имущество, рос достаток простых людей, а владетельные синьоры, которые до того активно баламутили несколько столетий, были фактически лишены своих полномочий – в пользу тех самых служилых людей, которыми они раньше так беззастенчиво помыкали.
- При создании перевода я использовал более-менее академический канон, поэтому много ссылок. Можете их не читать, но имейте в виду: там тоже интересно.